Как вы думаете, почему в одном городе мы равнодушно прогуливаемся по улицам, а в другом испытываем трепетное желание дотронуться до каменной кладки стен? Все дело в историях...
Энергия людей, что жили задолго до нас, дышали этим воздухом, смотрели в это небо, волнует душу...
Фонарщик Фаролеро знает много таких историй. Он появляется из ниоткуда и исчезает в никуда. Никто не знает, где он живет и сколько ему лет. Но его фигуру в длинном черном плаще легко узнать: фонарщик стар и хромает на левую ногу.
Фонарь Фаролеро хранит память о тысячах судеб. Чтобы узнать новую историю, достаточно дождаться сумерек, сесть рядом с Фаролеро, и она снова оживет в игре теней на старой булыжной мостовой.
Фаролеро любил бродить по тихим переулкам Нижнего Новгорода и в моменты усталости опираться спиной на стены старых домов. На этих старинных улочках он нашел сегодняшнюю историю.
Он шел вдоль высокой красной изгороди и гадал, что же за ней. Вот он вход, а за ним оказалось городское кладбище. Народу на кладбище не было. По густой листве старых деревьев было понятно, что здесь давно никого не хоронили.
Фонарщик побродил по тенистым аллеям, осмотрелся. Наверняка здесь нашли приют достойнейшие из горожан.
Уже невозможно было разобрать надписи на крестах да и сами кресты давно сгнили и накренились в разные стороны. Солнце садилось за горизонт, нужно было искать себе ночлег.
Вдруг у какой-то старой могилы он заметил одинокую фигуру.
Усатый мужчина с густой седой бородой был одет в строгий черный костюм, белую рубашку, галстук, модный плащ болонью и фетровую шляпу.
- Кого-то навещаете? - спросил фонарщик.
- Можно сказать и так, - ответил мужчина, сильно напирая на букву “О”. Это показалось странным фонарщику. Нижний Новгород уже стал промышленным миллионником, и на “О” больше не говорили даже в самых отдаленных селах области. - А что вы тут делаете?
- Да вот хожу по старинным местам города, собираю истории.
- Ну здесь-то они не жили, последний приют находили.
- Это так, но мой фонарь подсказывает, что здесь известный купец покоится. Знаменитая фигура в прошлом. Вот только разгадать не могу пока ни фамилии его, ни истории.
- Так вы сейчас рядом с ним и стоите, - он протянул руку и показал на кучу мокрых листьев.
- Здесь?! Откуда вы знаете? - фонарщику стало не по себе.
- Помню.
- Помните что?
- Да в старой книге выделил место это. Вот и узнал по приметам. Смотрите. Вот тополь. Знаете сколько ему лет?
- Не представляю.
- Очень много. Обычно тополя долго не живут, а этот настоящий долгожитель. Ну да ладно, заговорились мы. Мне пора. Извините меня за излишнее любопытство, но я вижу, что вы гость в нашем городе. Вам есть где остановиться?
- Нет, я никогда не планирую свой ночлег. Мой фонарь всегда приводит меня туда, где я должен оказаться.
- Позвольте сегодня мне стать вашим проводником? Прогуляйтесь со мной по городу.
Фаролеро и его случайный знакомый шли молча. Иногда оборачиваясь на своего попутчика, фонарщик видел его правильный профиль, усы, плотно прижатые уши и чуть навыкате глаза. Он поймал себя на мысли, что так и не представился. Но только хотел рассказать о себе и расспросить случайного знакомого о городских легендах, как тот прервал его:
- Мы пришли. Здесь вы можете остановиться на ночь. Небо хмурится. Дождь будет. Отдайте предпочтение ясному дню для прогулок. Волга расскажет много историй. А пока отдыхайте.
Вечерний город погрузился в туман. Фаролеро не успел заметить, куда ушел его новый знакомый. Будто растворился в мутном свете ночных фонарей, пробивающемся сквозь туманную дымку. А фонарщик в одночасье оказался в том же месте, но почти на сто лет раньше. Он стоял перед трехэтажным зданием из красного кирпича. Это был ночлежный дом. Из окон на него пялились сотни хмурых рож мужиков, пытаясь узнать, свой он или чужак. Над входом висела надпись весьма сурового содержания: «Водки не пить. Песен не петь. Вести себя тихо». Когда Фаролеро вошел внутрь, то понял, что ошибся в подсчетах - людей в этом здании было гораздо больше. Это были золоторотцы - нищие, опустившиеся люди, живущие одним днем и ищущие ночлег и пищу, где придется. Фонарщику пришлось спать в углу душной комнаты рядом с храпящим крючником, вонявшим рыбой и водкой. Проснулся он от громких криков.
При всем при том Бугров-купец
Был оборотистый делец,—
По вечерам бесяся с жиру,
Не превращался он в транжиру,
Знал: у него доходы есть,
Что ни пропить их, ни проесть,
Не разорит его причуда,
А шли доходы-то откуда?
Из тех каморок и углов,
Где с трудового жили пота.
Вот где купчине был улов
И настоящая охота!
Отсюда греб он барыши,
Отсюда медные гроши
Текли в купецкие затоны
И превращались в миллионы,
Нет, не грошей уж, а рублей,
Купецких верных прибылей.
Обогащал купца-верзилу
Люд бедный, живший не в раю,
Тем превращая деньги в силу,
В чужую силу — не в свою.
Постояльцы затеяли драку за окном. Несколько подвыпивших мужиков орали по очереди строчки стихотворения, а остальные изредка выкрикивали имя любимого “бойца”. Фонарщик пробился сквозь орущую толпу и увидел старика, который сидел на лавочке, постукивая крепкой палкой по земле в унисон крикам.
- Что здесь происходит?
- Не видишь что ли - морды бьют друг другу. Пять копеек на дороге не валяются. Не можешь головой заработать, заработай кулаками. А ты-то что тут забыл? В наших краях таких ботинок не носят. Да и фонарь твой не нашими кузнецами выкован.
- Не местный я - верно подмечено. Да что обо мне-то. Моя история ничем не примечательная. Я обычный фонарщик. А вот о ком рифмы сложены?
- Ну ты и впрямь как пыльным мешком огретый! В доме ночевал, а хозяина и знать не знаешь. Это же про того самого Бугрова, который ночлежку эту и построил. Не было бы дома, так и подохли бы на виду у всех заезжих купцов. Да можно ли так просто в двух словах рассказать об этом человеке. Садись, странник.
Как Петруха-балалаечник в Петра Егоровича превратился.
Старик достал из кармана потрепанного жилета кипу старых бумажек и, перекладывая ее из руки в руку, начал свой рассказ.
Всякому ведомо, что из простолюдинов выходят иногда замечательные люди, самородки, ничем не обязанные воспитанию своему, учению и образованию. Купцы-старообрядцы Бугровы - самая знаменитая, пожалуй, семья Нижнего Новгорода. Удельный князь нижегородский — так называли горожане Николая Александровича Бугрова. Его имя гремело в Нижнем, да и по всей Волге. Миллионер, предки которого были крестьянами, приятель великих князей и министров, благотворитель. И вообще яркая фигура – Бугров-младший притягивал всеобщее внимание.
Свои миллионы Николай Александрович заработал мукомольным бизнесом. И, признаться честно, дело свое начал ставить далеко не с нуля — уже два поколения его семьи относились к обеспеченному слою.
Его дед, крестьянский сын из Семеновского уезда в молодости ходил в бурлаках на расшиве. Называли его тогда просто Петрухой. Долго Петруха выбивался в люди: работал батраком, шляпным мастером, бурлаком.
Петруху-балалаечника помнили купцы старожилы или приказчики их как бойкого, но трезвого и смирного бурлака, который являлся на пристани еще до прилета жаворонков, как только лед на Волге начинал синеть, а местами по синеве выказывались черные ряды и кучи. Кроме ложки и лямки в мешке за плечами у него была балалайка. Поскольку в Нижнем Новгороде с давних времен располагались обширные казенные склады соли, именно этот товар чаще всего приходилось тянуть на баржах нижегородским бурлакам. А наблюдая за погрузкой и беседуя со складским людом, Петруха понял, что грузить соль куда выгодней, чем тянуть ее на себе по Волге. Свернувшись однажды и полетев под ношей своею в воду, он сильно расшибся и сверх того несколько дней сряду таскал мешки даром, отрабатывая утрату размокшей соли. Но вскоре Бугров опять сам догадался, что даже и кряжистому и плечистому мужику выгоднее работать смыслом своим, чем спиною. Он пошел не то в кормщики, лоцманы, не то в водоливы или в приказчики, но стал ходить со сплавом соли; затем вошел в долю, потом спустил и свою барочку и стал промышлять на свою руку. Наконец, продолжая держать суда, он стал торговать хлебом и стал брать подряды.
Петруха превратился в Петра Егоровича и начал быстро богатеть. Начиная с 1829 года арендовал 4 мельницы на реке Линде. В дальнейшем их число увеличилось. Бугрова не пугало, что почти все мельницы, которые он снимал, находились в плачевном, полуразрушенном состоянии. Отремонтировал их - и в работу. Эти мельницы были предназначены строго для переработки ржи. «Матушка рожь кормит всех дураков сплошь, а пшеничка по выбору», – любил приговаривать миллионер, намекая на то, что пшеничники сидят с нераспроданной продукцией, доступной далеко не каждому в полунищей России.
К концу 50-х годов у него скопилось миллионное состояние. Следующий миллион был нажит уже Бугровым-сыном Александром Петровичем, который удачно проводил операции с казенной солью и торговал валяными изделиями. Сын по масштабности начинаний уступал отцу, но все же сумел умножить семейный капитал.
Наследник двух миллионов
Третий Бугров — знаменитый Николай Александрович унаследовал от родственников предпринимательский талант. Бугров-младший не только не растратил полученного в наследство добра, но и многократно его преумножил, превратившись в одного из самых крупных деятелей нарождавшегося в стране капитализма. Еще при жизни отца он вел дела и, умело используя оба миллиона, занялся отраслями, где наиболее ощущалась потребность в капитале.
В 1861 году Бугровы продали предводителю местного дворянства Турчанинову свой дом, одновременно купив у него землю возле речки Сейма. Новые хозяева вырубили половину лесов, сполна окупив стоимость имения, и занялись дальнейшим извлечением из него выгод. На речке возникли мельницы.
В 1883 году, когда Николай Бугров взял в свои руки управление семейной фирмой, хлеб на глазах утрачивал свою роль одного из главных экспортных продуктов России — отечественные мукомолы разорялись, помещики, сеявшие хлеб, едва сводили концы с концами.
В этой сложной ситуации Бугров обратил внимание на уязвимые места своего дела. Прежде всего, он полностью переоснастил все мельницы: взамен водяных колес стала использоваться двойная тяга — водяные турбины в сочетании с паровыми двигателями, взамен каменных жерновов — стальные вальцы, позволявшие получать мельчайшую муку высокого качества. Если водяные колеса прекращали работу во время понижения уровня воды в реках, то новые механизмы позволяли мельницам работать круглосуточно и в любое время года. В итоге шесть мельниц стали перемалывать в год в несколько раз больше зерна, чем раньше и вместо трех сортов муки, которые фирма выпускала до этого, теперь в лавки поставлялось 12 сортов. Фирма Бугрова получила право поставлять хлеб для всей русской армии. Деньги потекли рекой и этот крупный господряд придал делу Бугровых необходимую стабильность.
Точки опоры
— Как ты думаешь, сколько человек справлялись с таким хозяйством? — спросил фонарщика старик и, не дождавшись ответа, продолжил: — У Бугрова были: он сам, приказчик и бухгалтер, которому он платил 25 тысяч рублей в год. Кроме того, бухгалтер имел бесплатную квартиру и ездил на бугровских лошадях. Видимо, бухгалтер стоил таких денег, зря Бугров платить ему не стал бы. Вот и весь штат.
«В делах никому не верь, — наставлял Бугров всякого нового знакомого. – От Божьего угодника и то денег без счету не принимай. Даже он, если лукавый попутает, ошибиться может». Вообще, немногословный туз любил говорить афоризмами. Многие из его выражений здесь надолго запоминались.
Бугров и этих-то своих ближайших помощников не хотел нанимать, предпочитая вести сложные дела самостоятельно — все документы носил в кармане поддевки. Торговые партнеры уговаривали его идти в ногу со временем — завести бухгалтера. Бугров вроде бы поддался: выписал из Москвы опытного счетовода и посадил его в богато обставленную контору. Однако дел никаких ему так и не передал — сослался на то, что только на опись инвентаря уйдут годы, а ему недосуг — дела. Проплевав в потолок три месяца, бухгалтер заявил, что дальше «работать» таким образом не готов, и уволился. Впрочем, позже, когда число торговых партнеров, с которыми работал Бугров, выросло почти в десять раз, он признал необходимость бухгалтера и нанял другого, который работал у него больше 20 лет.
Зато на мельницах у Николая Александровича трудилось целое войско — около 2 тысяч рабочих и служащих. Работать же у Николая Бугрова считалось за счастье. Зарплата была выше, рабочий день короче — всего-навсего 8 часов. Бесплатное питание, хорошее жилье, подарки к праздникам. Зарплата служащего – 20-25 рублей в месяц, матросы, служившие на пароходах фирмы, 32 рубля в месяц получали, больше, чем иной рабочий в Москве, управляющий получал 75 рублей.
«Я бы кресты да ордена за работу давал — столярам, машинистам, трудовым, черным людям. Успел в своем деле — вот тебе честь и слава! Соревнуй дальше. А что по ходу дела на голову наступил кому-нибудь — это ничего! Не в пустыне живем, не толкнув, не пройдешь!»
Зачем и губернатор, и бедняк на поклон к купцу ходили?
Бугров-младший был человеком щедрым и охотно тратился на общественные нужды. В уставе «Товарищества паровых механических мельниц» было записано, что ежегодно на благотворительность должно выделяться 45% чистой прибыли. Нижегородский миллионер тратил почти половину всего, что получал со своих мельниц, на нужды бедняков. Так, он открыл «древлеправославную» школу и три богадельни для единоверцев, первый в России санаторий для своих работников, большинство из которых были старообрядцами.
В память об отце Николай Александрович выстроил на улице Рождественской приют для бездомных, где за пятак им предоставлялся ночлег. На окраине города существовал и Вдовий дом - первый в России приют для одиноких женщин с детьми. Вдовы размещались в 165 квартирах с общей баней и прачечной. Дети ходили в начальную школу, а потом занимались в мастерских, где девочек обучали шитью, а мальчиков сапожному ремеслу. Жертвовал Бугров крупные суммы на школы, богадельни крестьянам родного Семеновского уезда.
Помощь Николая Бугрова была всегда адресной и действительной. В кухне его особняка на Нижневолжской набережной стояла хохломская плошка. Это была его домовая касса, из которой он давал деньги просителям. Погорельцам из дальних губерний выделял по пять рублей, а землякам строил новые избы и в придачу дарил лошадь или корову.
Благодетеля уважали. За три поколения семья Бугровых не потеряла связи со средой, из которой вышла, несмотря на то, что водила дружбу с губернаторами, а на поклон к ним являлись разорившиеся дворяне, желавшие взять в долг денег. Да разве мог тягаться губернатор с Бугровым? Ведь на приеме у министров сначала приглашали в кабинет знаменитого промышленника, а затем уже губернатора. К тому же губернатор занимал у Бугрова под векселя огромные суммы.
Старообрядец беспоповского толка Бугров делами своими занимался, на первый взгляд, неохотно. О богатстве своем говорить не любил. На вопросы о богатстве приговаривал: «Помилуйте, велики ли мои делишки, велики ли мои мельчонки? Клюю по зернышку, на хлеб только себе и сестре достаю».
В то время как капитал мукомола составлял уже восемь миллионов - сумма сказочная. На деловые предложения он никогда не отвечал прямо. С выгодным предложением соглашался, но уклончиво, словно боялся сглазить.
На Нижегородской бирже Бугров усаживался за отдельный стол, носивший звание «миллионного». Сидел два часа и гонял чай в обществе равных – Башкировых, Блиновых или директоров банков. Приглашение к его столу считалось честью даже для купца с сотнями тысяч капитала. Приглашенный садился на краешек стула со стаканом в руке и благоговейно прислушивался к мукомолу, который считался мудрецом.
- Хорошо рассказываешь, дед! Откуда же знаешь столько?! Уж не сам ли про себя историю передаешь?
- Да Бог с тобой! Приказчик я. Тот самый, кому Бугров-сын дела свои поверял. Не думал, что переживу хозяина. Да вот так судьба сложилась. Умер Николай Александрович 74 лет от роду. Хоронили его всем городом, как благотворителя. Многие в толпе искренне плакали, а пароходы давали затяжные гудки. Я до сих пор смотрю на портрет - скучаю. Хороший человек - дельный. А бабы-то местные поговаривают, что до сих пор кипучая натура миллионера не может успокоиться и после смерти. Говорят, что появляется он в разных местах Нижнего. Но то бабы - любят себе страхов напридумывать, чтобы сердечко свое разбередить.
- Где мне увидеть портрет его? – воскликнул Фаролеро.
Старик среди кипы потрепанных бумаг нашел пожелтевшую фотографию.
- Держи! Фото - вещь редкая. Так и ношу до сих пор с собой по привычке.
Фонарщик взял в руки фотографию и узнал в изображенном на ней человеке случайного знакомого, который привел его к этой ночлежке. Черный сюртук, белая рубаха, густая борода и печать всех прожитых лет на плотной морщине между бровей.
